КАК НАЗЫВАЕТСЯ ЗНАЧИМАЯ ДЕТАЛЬ НЕСУЩАЯ ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ СМЫСЛОВУЮ НАГРУЗКУ В ТЕКСТЕ И ЗАДАНИЯХ ОТВЕТАХ РЕШЕНИЯХ

Каким термином обозначается
значимая подробность, несущая в себе художественную функцию (например,
полуведёрный чугун постных щей, на которые набросился голодный Пантелей
Прокофьевич)?

Как на­зы­ва­ет­ся зна­чи­мая по­дроб­ность, не­су­щая в ху­до­же­ствен­ном тек­сте опре­делённую смыс­ло­вую на­груз­ку (на­при­мер, вещи и день­ги, ко­то­рые род­ствен­ни­ки аре­стан­тов до­ве­ря­ют Соне)?

Про­чи­тай­те при­ведённый ниже фраг­мент про­из­ве­де­ния и вы­пол­ни­те за­да­ния В1—В7; C1, С2.

Его же са­мо­го не лю­би­ли и из­бе­га­ли все. Его даже стали под конец не­на­ви­деть  — по­че­му? Он не знал того. Пре­зи­ра­ли его, сме­я­лись над ним, сме­я­лись над его пре­ступ­ле­ни­ем те, ко­то­рые были го­раз­до его пре­ступ­нее.

— Ты барин!  — го­во­ри­ли ему.  — Тебе ли было с то­по­ром хо­дить; не бар­ское вовсе дело.

На вто­рой не­де­ле ве­ли­ко­го поста при­ш­ла ему оче­редь го­веть вме­сте с своей ка­зар­мой. Он ходил в цер­ковь мо­лить­ся вме­сте с дру­ги­ми. Из-за чего, он и сам не знал того,  — про­изо­шла од­на­ж­ды ссора; все разом на­па­ли на него с остер­ве­не­ни­ем.

— Ты без­бож­ник! Ты в бога не ве­ру­ешь!  — кри­ча­ли ему.  — Убить тебя надо.

Он ни­ко­гда не го­во­рил с ними о боге и о вере, но они хо­те­ли убить его как без­бож­ни­ка; он мол­чал и не воз­ра­жал им. Один ка­торж­ный бро­сил­ся было на него в ре­ши­тель­ном ис­ступ­ле­нии; Рас­коль­ни­ков ожи­дал его спо­кой­но и молча: бровь его не ше­вель­ну­лась, ни одна черта его лица не дрог­ну­ла. Кон­вой­ный успел во­вре­мя стать между ним и убий­цей  — не то про­ли­лась бы кровь.

Не­раз­ре­шим был для него ещё один во­прос: по­че­му все они так по­лю­би­ли Соню? Она у них не за­ис­ки­ва­ла; встре­ча­ли они её редко, ино­гда толь­ко на ра­бо­тах, когда она при­хо­ди­ла на одну ми­нут­ку, чтобы по­ви­дать его. А между тем все уже знали её, знали и то, что она за ним по­сле­до­ва­ла, знали, как она живёт, где живёт. Денег она им не да­ва­ла, осо­бен­ных услуг не ока­зы­ва­ла. Раз толь­ко, на рож­де­стве, при­нес­ла она на весь острог по­да­я­ние: пи­ро­гов и ка­ла­чей. Но мало-по­ма­лу между ними и Соней за­вя­за­лись не­ко­то­рые более близ­кие от­но­ше­ния: она пи­са­ла им пись­ма к их род­ным и от­прав­ля­ла их на почту. Их род­ствен­ни­ки и род­ствен­ни­цы, при­ез­жав­шие в город, остав­ля­ли, по ука­за­нию их, в руках Сони вещи для них и даже день­ги. Жёны их и лю­бов­ни­цы знали её и хо­ди­ли к ней. И когда она яв­ля­лась на ра­бо­тах, при­хо­дя к Рас­коль­ни­ко­ву, или встре­ча­лась с пар­ти­ей аре­стан­тов, иду­щих на ра­бо­ты,  — все сни­ма­ли шапки, все кла­ня­лись: «Ма­туш­ка, Софья Семёновна, мать ты наша, неж­ная, бо­лез­ная!» — го­во­ри­ли эти гру­бые, клеймёные ка­торж­ные этому ма­лень­ко­му и ху­день­ко­му со­зда­нию. Она улы­ба­лась и от­кла­ни­ва­лась, и все они лю­би­ли, когда она им улы­ба­лась. Они лю­би­ли даже её по­ход­ку, обо­ра­чи­ва­лись по­смот­реть ей вслед, как она идёт, и хва­ли­ли её; хва­ли­ли её даже за то, что она такая ма­лень­кая, даже уж не знали, за что по­хва­лить. К ней даже хо­ди­ли ле­чить­ся.

Ф. М. До­сто­ев­ский «Пре­ступ­ле­ние и на­ка­за­ние»

Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания #.

С этого дня орудийный гул звучал не переставая четверо суток. Особенно слышно было зорями. Но когда дул северо-восточный ветер, гром отдалённых боёв слышался и среди дня. На гумнах на минуту приостанавливалась работа, бабы крестились, тяжело вздыхали, вспоминая родных, шепча молитвы, а потом снова начинали глухо погромыхивать на токах каменные катки, понукали лошадей и быков мальчишки-погонычи, гремели веялки, трудовой день вступал в свои неотъемлемые права. Конец августа был погожий и сухой на диво. По хутору ветер носил мякинную пыль, сладко пахло обмолоченной ржаной соломой, солнце грело немилосердно, но во всём уже чувствовалось приближение недалёкой осени. На выгоне тускло белела отцветшая сизая полынь, верхушки тополей за Доном пожелтели, в садах резче стал запах антоновки, по-осеннему прояснились далёкие горизонты, и на опустевших полях уже показались первые станицы пролётных журавлей.

По Гетманскому шляху изо дня в день тянулись с запада на восток обозы, подвозившие к переправам через Дон боевые припасы, в обдонских хуторах появились беженцы. Они рассказывали, что казаки отступают с боями; некоторые уверяли, будто отступление это совершается преднамеренно, для того чтобы заманить красных, а потом окружить их и уничтожить. Кое-кто из татарцев потихоньку начал собираться к отъезду. Подкармливали быков и лошадей, ночами зарывали в ямы хлеб, сундуки с наиболее ценным имуществом. Замолкший было орудийный гул 5 сентября возобновился с новой силой и теперь звучал уже отчётливо и грозно. Бои шли верстах в сорока от Дона, по направлению на северо-восток от Татарского. Через день загремело и вверх по течению на западе. Фронт неотвратимо подвигался к Дону.

Ильинична, знавшая о том, что большинство хуторян собираются отступать, предложила Дуняшке уехать. Она испытывала чувство растерянности и недоумения и не знала, как ей быть с хозяйством, с домом; надо ли всё это бросать и уезжать вместе с людьми или оставаться дома. Перед отъездом на фронт Пантелей Прокофьевич говорил о молотьбе, о зяби, о скоте, но ни словом не обмолвился о том, как им быть, если фронт приблизится к Татарскому. На всякий случай Ильинична решила так: отправить с кем-нибудь из хуторных Дуняшку с детьми и наиболее ценным имуществом, а самой оставаться, даже в том случае, если красные займут хутор.

В ночь на 17 сентября неожиданно явился домой Пантелей Прокофьевич. Он пришёл пешком из-под Казанской станицы, измученный, злой. Отдохнув с полчаса, сел за стол и начал есть так, как Ильинична ещё за всю свою жизнь не видела; полуведёрный чугун постных щей словно за себя кинул, а потом навалился на пшённую кашу. Ильинична от изумления руками всплеснула:

–  Господи, да как уж ты ешь, Прокофич! Как, скажи, ты три дня не ел!

–  А ты думала –  ел, старая дура! Трое суток в аккурат маковой росинки во рту не было!

–  Да что же, вас там не кормят, что ли?

(М. А. Шолохов, «Тихий Дон»)

Прочитайте приведённый ниже фрагмент текста и выполните задания #.

Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх              с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.

Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам,        в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмёт на палец, понюхает, иногда лизнёт, и сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или дёготь, топят сало.

Четырнадцати, пятнадцати лет мальчик отправлялся частенько один, в тележке или верхом, с сумкой у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он забыл что-нибудь, переиначил, недоглядел, дал промах.

–  Recht gut, mein lieber Junge! –  говорил отец, выслушав отчёт, и, трепля его широкой ладонью по плечу, давал два, три рубля, смотря по важности поручения.

Мать после долго отмывает копоть, грязь, глину и сало с Андрюши.

Ей не совсем нравилось это трудовое, практическое воспитание. Она боялась, что сын её сделается таким же немецким бюргером, из каких вышел отец. На всю немецкую нацию она смотрела как на толпу патентованных мещан, не любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои тысячелетием выработанные бюргерские права, как корова носит свои рога, не умея, кстати, их спрятать.

На её взгляд, во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена. Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что делает жизнь так приятною      в хорошем свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу.

Нет, так и ломят эти невежи, так и напирают на то, что у них положено, что заберут себе в голову, готовы хоть стену пробить лбом, лишь бы поступить по правилам.

Она жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплёвывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на чёрную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров,          с угловатыми манерами, с большими, грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.

«Как ни наряди немца, –  думала она, –  какую тонкую и белую рубашку он ни наденет, пусть обуется в лакированные сапоги, даже наденет жёлтые перчатки, а всё он скроен как будто из сапожной кожи; из-под белых манжет всё торчат жёсткие и красноватые руки, и из-под изящного костюма выглядывает если не булочник, так буфетчик. Эти жёсткие руки так и просятся приняться за шило или много-много –  что за смычок в оркестре».

А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из чёрного тела, от отца-бюргера, но всё-таки сына русской дворянки, всё-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами,        с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом; такого, на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у немцев.

И вдруг он будет чуть не сам ворочать жернова на мельнице, возвращаться домой с фабрик и полей, как отец его: в сале, в навозе, с красно-грязными, загрубевшими руками, с волчьим аппетитом!

И вся эта перспектива должна сокрушаться от щёлканья счётов, от разбиранья замасленных расписок мужиков, от обращения с фабричными!

(И. А. Гончаров, «Обломов»)